«Я люблю театр, но есть искусство выше»
Она оперная певица и актриса, заслуженная артистка России, лауреат многих международных конкурсов, но это в прошлом. В настоящем — преподаватель вокала у насельниц Ново-Тихвинского женского монастыря в Екатеринбурге. В том, что привело примадонну театра «Новая Опера» Галину Лебедеву в уральскую обитель, попытался разобраться корреспондент «Фомы».
Она оперная певица и актриса, заслуженная артистка России, лауреат многих международных конкурсов, но это в прошлом. В настоящем — преподаватель вокала у насельниц Ново-Тихвинского женского монастыря в Екатеринбурге. В том, что привело примадонну театра «Новая Опера» Галину Лебедеву в уральскую обитель, попытался разобраться корреспондент «Фомы».
Перемены в жизни великолепной певицы, заслуженной артистки России Галины Лебедевой произошли внезапно. Пять лет назад она неожиданно для всех оставила сцену, любимую работу, друзей, преподавание в Центре оперного пения Галины Вишневской и уехала на Урал.
— Галина Ивановна, как же так: Москва, карьера, слава, поклонники и вдруг — монастырь… Как это произошло?
— Во-первых, я не сказала бы, что загубила блестящую карьеру, — все-таки звездой первой величины я не была. Да, Москва меня знала, как первую в России исполнительницу партии Марии Стюарт, но чтобы имя звучало у всех на устах — такого, наверное, не было. Вот моя свекровь, заслуженная артистка Евдокия Лебедева, блиставшая в 30-40-х годах в опереттах, действительно была звездой. Ей письма с фронта мешками приходили! У меня никогда не было такой славы, поэтому когда я ушла со сцены, ничего сверхъестественного не произошло.
Во-вторых, случилось это не вдруг. Я шла к этому решению довольно долго. Сколько себя помню, всегда искала чего-то такого, чему могла бы посвятить всю свою жизнь. Сначала думала, что это искусство и театр. Пела с детства, участвовала в самых разных конкурсах и фестивалях. Закончила Театральный институт по классу вокала у Леокадии Масленниковой, солистки Большого театра. Пела в хоре Свешникова, в Детском музыкальном театре, в «Новой Опере»… Я любила театр — и не работала, а служила пению, музыке.
Десять лет я пела Марию Стюарт — а это необыкновенно сложная партия, — и вот со временем у меня начались проблемы со здоровьем. Конечно, блестящая карьера, высокое искусство, успех, поклонники... Но у всего этого есть и оборотная сторона: работа в театре — это пот и слезы.
Если помните, в 2001 году у актрисы Натальи Гундаревой случился инсульт. Меня это потрясло. «В чем застану, в том и сужу», — говорит Господь. Наверное, именно тогда я очень остро почувствовала смысл этих слов и поняла, что умирать на сцене не хочу. Умирать не только в костюме другой эпохи, но главное — с неподготовленной душой. Поняла, что хочу умереть по-христиански, подготовившись, исповедовавшись и причастившись. Тогда-то я и написала заявление об уходе. Вот так, в один день.
История с Гундаревой, конечно, была не причиной, а, скорее, поводом, своеобразным катализатором, который определил исход процесса. Дело в том, что в театре мне становилось уже неинтересно, я подсознательно стремилась к чему-то иному. К тому же, все это совпало с моим воцерковлением. Я ходила в храм, приобщалась таинств, испытывая в церкви такую особенную радость, которую нигде не познавала: ни в замужестве, ни на сцене, слыша зрительские овации… Моя радость была тихой и неизреченной…
Вот, наверно, поэтому я и ушла из театра. Поняла, что есть высшее искусство — искусство духовной жизни. Святитель Игнатий (Брянчанинов) называл монашество искусством из искусств, художеством из художеств. Помню, когда прочла это впервые, немного даже смутилась: «Почему монашество — это искусство?» Теперь, мне кажется, я понимаю, что имел в виду святитель. Ведь настоящее искусство — это стремление к совершенству. А монашеская жизнь, да и вообще жизнь духовная — путь к внутреннему и подлинному совершенству. Это стремление достичь совершенства в высшей сфере — сфере духа. Потому-то это искусство из искусств.
— Как случилось, что Вы оказались в монастыре?
— Я слукавлю, если не скажу… Может быть, я и не переехала бы на Урал, если бы не одно обстоятельство: моя дочь осталась в Ново-Тихвинском. Она инокиня. Но и это случилось не сразу.
После ухода из театра я два года работала в Центре оперного пения Галины Вишневской, где и познакомилась с сестрами из Ново-Тихвинского монастыря. Точнее, они меня нашли. Певческому послушанию был необходим педагог по вокалу высокого профессионального уровня, и они искали учителей через интернет и так вышли на сайт нашего Центра. Вы знаете, когда монах чего-то захочет, он обязательно будет молиться и искать, пока не найдет. И вот сестры приехали в Москву, пришли в Центр Вишневской. В этот момент из преподавателей никого, кроме меня, не было. Заведующий учебной частью пришел ко мне в класс. Он распахнул дверь со словами: «Галина Ивановна, к Вам монахини!» Я немного растерялась, говорю: «Здравствуйте…» Сестры посидели на моем уроке, я с ними немного позанималась, и они тогда же пригласили меня в монастырь… Я согласилась. Съездила один раз в Екатеринбург, мне понравилось, стала приезжать чаще, раз в два месяца почти на три недели. Жила в монастыре, мы работали, я уезжала, потом возвращалась вновь. А в 2004 году мы с мужем переехали в Екатеринбург насовсем, и я стала работать в монастыре постоянно.
Когда я еще только ездила в Екатеринбург, старалась брать с собой дочь. Не раз говорила ей: «Очень интересный монастырь. Тебе понравится». И в какой-то момент, в 2003 году, она сказала, что останется здесь. Для меня это было неожиданно: ведь она училась в университете, жизнь уже начала складываться… Как ни странно, к ее решению я отнеслась спокойно и оно мне было понятно. Все-таки моя дочь была человеком воцерковленным. Отец ее с восьми лет в храм водил. Теперь она инокиня.
Конечно же, важным аргументом в пользу переезда было и желание помочь сестрам. С самого начала нашего общения меня заботило одно: как сделать так, чтобы сестры не болели? Ведь у них на певческом послушании такие нагрузки, что оперное пение по сравнению с этим — цветочки! Они начинают петь в пять утра, а это крайне тяжело, иногда просто физически невозможно. Помню, когда у нас в театре кому-то нужно было петь в 10 утра, то сразу начиналось: «Ой, так рано!» А сестры поют! И моя задача как педагога и помощника — облегчить им этот труд, сберечь их здоровье.
— Обычно родители без особого восторга воспринимают решение детей уйти в монастырь. Не было у Вас желания удержать дочь, хотя бы в первое время?
— Понимаете, это всеобщее заблуждение, что монастырь — нечто вроде темницы, где все время плачут и куда уходят от большого горя люди несостоявшиеся и не способные добиться успеха. Когда я впервые побывала в Ново-Тихвинском, удивилась, как много здесь светлых, радостных и прекрасных лиц. Потом-то я поняла, что именно у таких людей душа просит большего, чем может дать обычная жизнь, — может быть, они потому и уходят туда?
Когда моя дочь ушла в монастырь, я обрела много дочерей — сестер обители. Я их всех очень люблю. А глядя на свою дочь, я радуюсь, ведь она нашла себя. Мы общаемся с ней на равных, как две сестры во Христе, я вижу, что многие вещи она научилась видеть и понимать глубже, чем я. А это матери еще приятнее. А удерживать — для чего? Если я вижу, что мой ребенок всегда радостен, улыбается, что он нашел свое счастье, то и я счастлива.
— А как друзья и знакомые восприняли Ваш шаг?
— В большинстве своем знакомые меня поняли. Многие знали, что я хожу в храм, потому мой переезд не был такой уж неожиданностью. В особенности мне запомнилось, как Галина Павловна Вишневская к этому отнеслась. Я пришла к ней, объяснила, куда еду, сказала, что у меня дочь осталась в монастыре, что хочу сестрам помочь. Помню ее взгляд — очень внимательный и серьезный. И это ее движение руки: она положила свою руку на мою и сказала: «Поезжайте. У вас все получится». Как бы благословила.
Не могу сказать, что мой поступок кого-то расположил к вере и уж тем более привел к ней. Но когда я приезжаю в Москву, ко мне приходят мои ученики, подруги моей дочери, задают много интересных вопросов о вере. Я надеюсь, что, может быть, хоть чуть-чуть помогаю им понять Православие, побуждаю как-то тянуться к вере.
— Как Вы вообще преодолели такой важный рубеж, как общественное мнение? Вы не боялись разговоров: «Ах, эти артистки, люди творческие, эпатажные, — всякое могут себе позволить, но это уже чересчур»? Не боялись прослыть в среде ваших недавних почитателей странной?
— Общественное мнение — это не про меня. Вот если бы Алла Пугачева ушла в монастырь, тогда, конечно, было бы общественное мнение. Во всех СМИ обсуждали бы, почему и отчего. А я ушла тихо. И прослыть странной не боялась. В конце концов, все мы странные. На мой взгляд, самый странный тот человек, который, что-то показывая на сцене, видит в этом смысл жизни. На сцене — изображение жизни, а истинная жизнь — это вера. Когда я работала в театре, всегда чувствовала, что это еще не жизнь, что настоящая жизнь идет где-то рядом… Конечно, я не хочу умалять искусство, и ему человек может полностью отдавать себя. Более того, только тогда он может заинтересовать других, когда в том, что он делает, другие почувствуют и его душу, и его сердце. И это тоже служение. Но если Бог призывает человека к чему-то высшему и большему, к служению Церкви — то такой человек воистину счастлив. Я это знаю на собственном опыте.
foma.ru
|
